Еще о том же

Кончилась война, я перешла на другую работу в Москве. Наверное, надоела я Господу своей неотступной молитвой дать мне духовника...

Как-то по пути на работу зашла в храм отслужить молебен: дачу, построенную из сухостойного материала стал точить червь. Решила помолиться Господу, попросить Его помощи в этом. Батюшка отслужил водоосвятный молебен по этому поводу. В следующий раз захожу в церковь — опять тот же священник служит; спрашивает: “Как у вас с домом?” — и дал практический совет. В этих словах я внутренне почувствовала указание: вот тебе духовник. Испугалась и начала мысленно отказываться: не хочу такого; во-первых, молодой, красивый, затем, разговаривает в храме, что мне не понравилось. Решила отказаться: не хочу, и все; мне надо старенького, которому все можно рассказать, поплакать, а этот молодой, светский священник, такой мне не нужен.

Пришла в храм на исповедь — опять тот же священник, другого нет. Пошла к нему на исповедь. Оказалось, он знает обо мне так много, что стало страшно — откуда? Другой раз я уже сознательно пошла на исповедь к нему, было интересно: такой батюшка необычный, все мне обо мне открыл.

Возвращаясь поздно домой с работы, я обычно покупала булочку и плавленный сырок, и в поезде сидела и кушала; потом стала смущаться: зачем сырок, это роскошь, можно и хлеб один. На исповеди батюшка и говорит мне (а я ему ничего об этом не рассказывала): “Не смущайтесь, покупайте сырок и кушайте во славу Божию”.

Один особый случай окончательно положил признать этого батюшку богодарованным духовником. Младший брат был взят на фронт, оставив свою молодую любимую жену с ребенком. Во время войны она вышла замуж за генерала. Брату на фронт кто-то сообщил об измене его жены, он решил не возвращаться домой, умереть на войне, шел в самые опасные точки, в траншеи к немцам, сам бросался в огонь. Но Господь сохранил его. Кончилась война, брат вернулся раненым; приехал не в свою семью, хотя генерал уже бросил его жену, а ко мне в Москву, на дачу, где жил три года. Затем старший брат предложил ему жениться на молодой барышне, дочке своего товарища. Он согласился. В день их гражданской регистрации я пригласила домой священника, отслужить молебен, но невеста ушла, и увела с собой брата. Мне было тяжело; на вопрос, почему они ушли, когда пришел священник, невеста ответила, что это не нужно. После женитьбы я попросила брата, чтобы он снял себе квартиру, а от меня уехал.

Пожили они с год, первая жена узнала, что он женат, стала ездить к нему на работу, а потом, в отсутствие молодой жены, приехала к нему домой. Он решается оставить молодую и сойтись с первой, от которой имеет ребенка. Рассказывает об этом мне. Я, грешница, была сторонницей второго брака, так как молоденькая жена его очень любила, а прежняя усматривала свои выгоды. Совершилось ужасное. Так как брат жил у меня, и я была для него авторитетом, то молодая жена заподозрила, что это я все устроила, возненавидела меня и вместе со своей матерью решили меня убить. И вот я сидела несколько дней дома взаперти, потом удалось убежать и уехать в Москву. Еду в метро. Вдруг подходит ко мне тот самый священник, у которого я исповедовалась несколько раз, и спрашивает, отчего у меня такой вид. Рассказала ему все. Он говорит: “Возвращайтесь сейчас домой и завтра приведите мне свою молодую невестку в церковь причаститься”. Без всякой мысли вернулась домой. Мать невестки уехала, она сидела одна. Я подошла к ней, ласково поговорила и предложила поехать в храм причаститься, как сказал мне батюшка. Она согласилась. Исповедовалась у батюшки, рыдая на весь храм, причастилась Св. Христовых Таин и спокойно оставила своего любимого мужа — а хотела было повеситься в лесу, так сильно переживала.

Все это совершенно меня поразило: неверующий человек сделался верующим; как я не боялась, но послушавшись батюшку, вернулась к людям, которые стерегли меня с плохим намерением. Вся эта история окончательно утвердила меня в убеждении, что это Богом данный мне духовник.

Но с самого начала встретились трудности. Батюшка оказался очень строгим. Потребовалась исповедь всей прожитой жизни; я же, конечно, многое забыла, и в течение очень долгого времени исповедовала пришедшие на память грехи. Батюшка все время был мною недоволен и, наконец, когда исчерпалась исповедь всей пройденной жизни, я почувствовала, что дух мой связан по воле Божией и стала пользоваться его руководством, которое было для меня очень трудным. Я плохо понимала, чего хотел от меня батюшка, он часто ругал меня и часто я не знала за что. Но я боялась быть недовольной, и боялась как-нибудь мысленно осудить своего духовника — для меня это было все равно, что восстать против Бога, — плакала, молилась. Потом батюшка послал меня в Глинскую пустынь к старцам. Я исповедала им свои трудности, и они письменно дали мне совет:

1. Никогда не оставлять своего духовника;

2. Не кушать досыта, не пить молока и многое другое.

Все эти советы я стала исполнять, но духовнику своему об этом не сказала. Думаю, все потому, что привыкла жить и действовать самостоятельно, а что плохо — исповедовать. Не понимала, что все надо открывать своему духовному руководителю, даже помыслы. Первый мой духовник этого не требовал, была совсем другая постановка; он считал, что я идеальный человек; все называли меня Верочка, солнышко; всегда радостная, веселая, ласковая, трудолюбивая, самоотверженная.

*

О любви Божией знаем не только из Слова Божия; повседневная жизнь дает познавать ее чрез любовь пастырскую, возводящую на гору блаженства и окрыляющая на всяком месте жизни нашей...

Святое путешествие — иначе не могу назвать, — так как в продолжении его Господь даровал мне встречи с особыми лицами, оставивших глубокий отпечаток в душе.

Провожал меня мальчик, которого давно хотела видеть, слыша рассказы о нем. Господь привел. Милое, одухотворенное лицо, смиренный поклон, во всем облике светится христианская любовь. Ехали втроем. В вагоне оказалось тесно, душно, в купе неприветливо, потянуло в соседнее купе, где и расположилась. Увлеченные разговором получили замечание, что стеснили сидящего в углу смиренного пассажира. Обратили внимание, кто же там: то ли мальчик, то ли девочка; лицо необычное, длинные волосы под круглый гребешочек — а костюм мальчишеский. Внешняя особенность его была выражением внутренней мудрости — не мира сего, но мудрости духа. Этот шестнадцатилетний юноша преподал нам урок жизни. Он был живым исповедником славы Божией. Юноша этот сказал, отвечая на заданный вопрос, что познал Бога в десятилетнем возрасте в тишине под сводами храма Божьего, забираясь туда с вечера к утренней службе. В пении церковном восходил на высоту блаженства и ликования души. Внутреннее мое состояние заметил священник, устроил в Москву на подготовительные курсы Духовной семинарии... На полпути этого пассажира сменил другой, молодой человек лет двадцати пяти; одной кисти руки совсем нет, а на другой только два пальца — инвалид Великой Отечественной войны. Кроме того, у него перебиты ноги, разбит череп и в легких сидит осколок. Я смотрела на него с величайшей скорбью, видя перед собой несчастного калеку, но Господь открыл в нем свет и красоту облагодатствованной Богом души. Смотрела на его милое, радостное лицо, и было стыдно за свое невежество и неблагодарность Богу. Внутренно слышала слова: “Где ты, Адаме?” Этот молодой человек помог нам снять груз, несмотря на свою инвалидность, ловко перенес наши тяжелые вещи, всех обнял, расцеловал с любовью искренней, христианской. Я почувствовала великую радость и любовь Божию, почивающую на христианах, радость пасхальную. Вспомнились слова: Вселюся в них и похожду[1].

Третья смена спутников: группа женщин с простыми, беззаботными, веселыми нравами — ничего не смогла почерпнуть для себя полезного от общения с ними; их [душевное] состояние для меня осталось тайной.

Конечная станция оставила мрачное впечатление: мрак, дым, копоть, страшная теснота и брань на устах. Переночевали в одной благочестивой семье; наутро вдвоем с подругой отправились в пустынь попросить лошадку для груза и для нашей старой спутницы. Шли пешком, немного подвезла нас машина; холод, ветер пронизывающий...

Радушный прием настоятеля; направил в гостиницу. Милая хозяйка гостиницы Ульяша приветливо встретила, накормила обедом, согрела на печке и отправила в храм. В гостинице встретила женщину, которая на всем продолжении пути следовала за нами и, казалось, наблюдала. В дороге видеть и чувствовать ее присутствие было тяжело — точно приставленник какой. Оказалось, милейший человек Н.Н., врач-хирург. Вера и благочестие, и ревность о добре у нее были особенные, редкие, но искаженные. Можно сравнить ее с ревнителем закона, апостолом Павлом до своего обращения.

Первое впечатление от монастырского храма — убогость по сравнению с московскими церквами, блестящими своей внешней красотой. Вечерняя служба после дороги оказалась непосильным подвигом, все соизмеряла с ней свое молитвенное настроение и все понуждала себя: молись, молись, голубушка, насыщайся. Немощь одолела, не достояла до конца, убежала, чего никогда прежде не бывало со мной, — все это уроки вразумляющие. Последующие службы не были такими утомительными, несмотря на их продолжительность; получала сладость особенную, соединяясь духом с великими подвижниками молитвы и веры. Внешняя бедность храма покрывается особенным непередаваемым величием. Несколько теплящихся лампад создают полумрак, монашествующие в своем полном одеянии спокойно, медленно входят и становятся каждый на своем месте с наклоненными головами. Так стоят на молитве по нескольку часов, неподвижно, что служило примером, как надо стоять на молитве. Бедность и убожество явились красней царской палаты.

(Отдельные типы — В.С.) Некоторых насельников этого рассадника благочестия считаю долгом описать.

Игумен[2] — внешне красивая личность, ангелоподобной тишины и покоя. Несмотря на колоссальные обязанности, лежащие на нем, — ни капли возмущения, ни раздражения; все в Боге и Бог во всем. Не имеет даже отдельной келии, помещается в проходной, и двери к нему всем открыты — от врача до бедного крестьянина-богомольца в лаптях, пришедшего на праздник; со всеми разговаривает и всем отдает долг любви и внимания. Как заботливый отец, интересуется, сыты ли, не нужно ли денег на дорогу, всем сам служит.

На этом камне веры и духа стоит обитель. Говорит смиренно, отвечая на мой вопрос: “Духовник решает все”. В этом не только усматриваю смирение старца, но и понимаю значение духовника в жизни человека.

Духовник, схиархимандрит Серафим[3], — среднего роста, с проседью, темные глаза, наполненные необыкновенным светом, подвижной. Никакой тени печали, на лице одна радость — а ведь на нем устроение всей внутренней жизни монастыря, к нему обращаются все богомольцы, и, кроме того, каждодневно он отвечает собственноручно на письма лиц, живущих в разных уголках земли русской, пользующихся его советом и руководством. Пред величием Духа Божия, почивающего на нем и силой любви невольно открывается душа; в нем прежде всего видишь пастыря, способного на своих плечах понести немощи наши. Старец склоняется перед исповедующимися в положение поясного поклона, и остается в таком положении по нескольку часов.

Не могу не вспомнить иеросхимонаха Гавриила[4]. Это невозмутимый молчальник. Господь удостоил быть свидетельницей его нечеловеческого смирения и любви. Была с ним вместе в полуподвальной келии больного парализованного о. Нектария, безмолвного страдальца, переходящего, несомненно, в обители Отца Небесного. Невольно задумываешься о себе... О. Гавриил — неутомимый труженик, пример любви, смирения и милосердия — не только пред тяжело больным, за которым он ухаживал; в келию больного вошел величественного роста иеромонах, обитатель соседней келии. Мы, видимо, мешали ему пройти в келию, и он стал кричать с гневом и раздражением: “Не мешайте, всех сейчас потопчу”. У меня сердце загорелось негодованием против вошедшего, даже гневом, а о. Гавриил стал утешать его с необыкновенной любовью и лаской, считая себя виноватым. Подумала, как я далека от любви Божией, как могу вместить Христа, когда сердце наполнено пороками и страстями. Но ведь я тоже хочу к Богу... На другой день увидела идущего иеросхимонаха Гавриила и бегом побежала к нему, чтобы исповедать свою вчерашнюю немощь, попросить помолиться и похвалить его поступок. Он улыбнулся и сказал: “Как весело на душе, когда хвалят, хотя бы так же веселиться, когда ругают”. Таково его смирение, ведь я сама была свидетельницей его оскорбления в келии больного.

Каким словом отражу образ о. Андроника[5]. Неутомимый труженик и терпеливец, несмотря на свои физические болезни — быстрый, веселый, великий молитвенник и постник; внешнее смирение явно показывает внутреннее богатство его. Один только раз имела я счастье видеть старца. Он пригласил нас в келию; необыкновенный свет радости повеял на мою душу, объятую любовью старца; долго молился Царице Небесной, вручая нас Ее всесильному покрову; благословил на предстоящий путь назад, в Москву; записал имена себе в синодик; провожал нас низкими поклонами.

Слепой иеросхимонах Никодим, с необыкновенной любовью воздающий благодарность Богу за свою слепоту: Господь закрыл очи внешние, открыл внутренний свет богопознания, великой милости и любви Бога к грешному человеку.

*

Как можно описать солнце, лучи которого проникают всюду; видишь свет, чувствуешь тепло, но есть еще тончайшее разложение лучей, понятное тем, кто стремится изучить их. [Так и лучи духовного солнца.] Мы можем воспринять их с молитвой по мере данных нам сил и разумения [духовного]... Нужно быть делателем, вооружиться Крестом Господним и тихонько направлять свой путь к отечеству своему, к Богу. О, глубина Божией премудрости, о, Источник всякой благостыни... Да молчит всякая плоть... Един Бог всяческая во всех.

*

Я занималась Иисусовой молитвой, нею побеждая нападение помыслов, боялась минутку остаться без нее, так как сразу врывались помыслы; такое машинальное повторение молитвы требовало сильного напряжения ума, отчего у меня начались сильные головные боли. В одной из бесед с батюшкой я сказала ему об этом своем тайном делании, и точно пелена какая спала с глаз. “Как же вы не сказали мне, что творите молитву Иисусову, — сказал мне д.о. — С этого момента оставьте ее”. На меня напал ужас: помыслы меня окончательно задавят, я погибну. Передо мной как бы открылась пропасть. Но затем пришла внутренняя решимость сотворить послушание батюшке, хотя бы я и погибла; во мне произошел решительный внутренний поворот к искреннему послушанию. Батюшка дал новое правило: триста молитв “Боже, милостив буди мне, грешной”. И когда я принялась за исполнение его, то ощутила необычное действие: без малейшего моего напряжения ум освободился от напряжения помыслов, и в сердце тихонько пошла молитва: “Боже, милостив буди мне грешной”. Через некоторое время батюшка благословил читать пятисотницу, и мне стали открываться живущие во мне страсти; стала каяться, исповедовать их; молитва постепенно стала действовать сама, даже во сне.

Со временем руководство батюшки стало легко и понятно; послушание стало для меня основным деланием, в чем бы оно ни выражалось...

Исполнение пятисотницы производило на меня видимое действие; вся пройденная жизнь предстала предо мною, и я явилась преступницей, всю жизнь боровшейся против воли Божией; все страдания и переживания были посланы мне Богом, а я отказывалась от них и боролась против них. Не узнавала Господа и Владыку своего, непрерывно посещавшего меня, грешную, всегда охранявшего меня. По своей горячей природе я в любой момент могла пасть... Господь дал познать некоторое покаяние, слезами омывалась не только душа, но и лицо мое... А сколько было явных милостей Божиих!

Однажды я ухаживала за больным раком архимандритом, готовила ему питание и лекарства из трав. Как-то случилась необходимость обслужить его клизмой. Я упрашивала Господа освободить меня от этого, готова была голову дать на отсечение — не могла заняться этим. Молитвенный вопль к Царице Небесной в минуту все изменил; я занялась этим делом совершенно спокойно, как обычным для себя занятием. С тех пор не стала различать, мужчина ли, женщина ли — лишь человек и душа.

(В первое время моего знакомства с д.о., я боролась с собой, боясь красоты его лица; но милостию Божией, кроме первой встречи, я никогда не видела его лица.) ?

И сколько было таких явных чудес!

Оглядываясь на пройденную жизнь, вижу, что возрастила в себе страсти, пороки, совершила безчисленные ошибки, падения. Внешне это было прикрыто благочестивой деятельностью, и люди, которые видели лишь внешнее, хвалили меня. Только мой д.о. нашел ключ к сокровенному сердца, и явна стала бедственность устроения души моей...

В настоящее время ко мне постоянно возвращаются мысли молитвами отца моего духовного облечься в одежду покаяния, т.е. монашество.

[1] 2 Кор. 6, 16.
[2] Настоятель Глинской пустыни схиархимандрит Серафим (Амелин).
[3] Схиархимандрит Серафим (Романцов).
[4] Иеросхимонах Гавриил (Тюшин), эконом обители.
[5] Схиархимандрит Андроник (Лукаш).