Αρκούδα (греч. – медведь)
Скрежет консервной банки и бряканье собачей цепи доносили до моего полусонного сознания через глухо закрытые от палящего солнца ставни то, что пришел час кормешки Аркуды. Это был ежедневный, почти ритуальный, обычай. В три часа по полудни Аркуда, так именовали старого пса, получал свою заслуженную собачую консерву. И что же знаменательного было в этой, казалось, банальной кормежке четвероного? Да в принципе ничего, если бы не то событие, которым он раз и навсегда заслужил себе это пожизненное неизменяемое меню. Но сначала несколько слов о нашем герое.
Это был крупный пастух, возможно не совсем чистой породы, с всклоченной и свалявшейся в колтуны рыже-коричневой шерстью, которому по-старчески было совершенно все-равно как он выглядит и как пахнет. Сидел он на цепи и старался исправно нести свою собачую службу в монастыре, а еще громко выл когда начинали звонить колокола. Они висели в каких-то десятках метров от него и его слабые уши не выдерживали исходящих звуковых волн. Смотря на этого потрепанного, почти ободранного пса никто не мог и подумать, что у него прямо-таки человеческая разбойническая судьба, исполненная покаяния и прощения.А начиналось все с горных районов, в которых ему удосужилось родиться и вырасти.Неизвесно точно, был ли ему год от роду, когда в один прекрасный день он просто вломился в горный пустынный монастырь и, пробежав его насквозь, забился между какими-то досками. Через несколько минут, так же стремительно, а к тому же еще и гневно, в монастырь вбежали пастухи и стали дознаваться у монахов, не пробегала ли здесь злостная собака, которая загнала их овец в пропасть? Собаку эту, по их пастушьему обыкновению, надо было обязательно поймать и пристрелить, иначе беда повторится вновь. Монахи видели пса, но сжалилось их сердце над животиной и ответили они пастухам, что никакой собаки не видели. Да, солгали, прямо как в том повествовании Отечника об одном грабителе и убийце, который таким же образом нашел себе приют, милость и спасение в монастыре. Оставили его отцы у себя, прозвали Аркудой за грозный вид, привязали на цепь, кормили остатками того, что им самим посылал Господь.
Мирно текли годы собачей службы посреди монашеского служения. По стечению обстоятельств пришлось как-то братии переменить место своего подвига и спуститься в город. Взяли они с собой и верного Аркуду. Только вот городская жизнь вскрутила голову молодому псу, и по осени умудрился он сорваться с цепи и убежать из монастыря. «Что ж, – шутили монахи – невольник не богомольник, а жаль, хороший пес был». Поначалу ждали его еще, может проголодается и придет, но прошла неделя, вторая, месяц и решили отцы, что Аркуда или погиб где-то со своей шальной натурой или нашел лучшее, более сытное пристанище.
Пришла зима, а за ней и Великий Пост. Дожили до воскресенья о блудном сыне. Каждый вздыхая о своих грехах, в думах о том, как обрести покаяние и вернуться к Богу выходил из церкви. И тут-то увидели они у врат монастыря своего Аркуду, который из последних сил пытался доползти до места своей монастырской службы, своего ... покаяния. Сравнивать псину с евангльским блудным сыном, как-то не поворачивается язык, но факт-то был на лицо. Помогли бедняге, дотащили до сарайчика. И жалко стало им пса, подыхает ведь, прощения пришел просить. Чем же облегчить его страдания? И решил кто-то купить ему в утешение последнего его земного дня и в награду за такое покаяние собачую консерву. Остальные согласились и через несколько минут консерва была под носом у Аркуды. Аркуда виновато тыкнул свой нос в невиданную для него доселе барскую пищу и ... смолотил ее полностью. Настроение у него явно поднялось от такой заботы и жалости монашеской и ... перехотелось ему помирать. «Пожить бы еще с родными отцами», – проскулил он на своем собачьем языке. И действительно, Господь даровал ему жизни, возможно за такое собачье покаяние, которому позавидует любой человек и продолжил он свою службу. Только теперь он каждый день получал по целой консерве!
На этом бы дело и кончилось, но как известно, нельзя ничего сказать ... о человеке, пока не увидишь, как он умирает. Простите за сравнение, но посудите сами.
Состарился наш Аркуда, и видно наступила ему уж пора умирать. Как-то в воскресный день, под конец Божественной литургии, ко мне подошел один из старших монахов и попросил меня вместе с товарищем выйти из храма. Отец был явно взволнован. Когда мы спустились со ступенек храма он сказал нам: «Аркуда умер и нужно быстро приготовить его к погребению, иначе, если Старец увидит его в таком виде, то может сильно расстроиться по-человечески от жалости к верной скотине». Мы поспешили к месту упокоения Аркуды, бывшего рабойника. Монах вынес белую простынь, в которую мы бережно его обернули, завернув затем и в черный плотный мешок. Как только мы закончили такое облачение, подошел Игумен. Увидев, что произошло, и чем вызваны некие приготовления, он направился к своей келии, а на глазах у него навернулись слезы. Через минуту он сам подогнал машину к воротам и мы вынесли Аркуду и положили его в багажник нашей старой «раритетной» развалюхи. Аркуда отправился к месту своего погребенья, в загородный овраг. И опять же вопрос: сподобимся ли мы кончины в воскресный день, на исходе литургии, да еще и игуменского сопровождения?
